ПРИТЯЖЕНИЕ

Интервью, которое дал журналисту ЛАРИСЕ МАНГУПЛИ
поэт ВАДИМ ХАЛУПОВИЧ накануне вручения ему премии
Давида Самойлова за книгу «Пылинка на ветру»,
признанную одной из лучших книг 2013 года.

Бывает так, что всего лишь по одному произведению можно не только составить представление о его авторе, но и вместе с ним пережить то, что ушло в далёкое прошлое, и всё же не даёт ему покоя. Поэму «Инфаркт» Вадима Халуповича, написанную более тридцати лет назад ещё в Ленинграде, я прочитала недавно, после нашей встречи с автором. Напечатана она в его книге стихов «Поколение пустыни», вышедшей уже Израиле.
Признаюсь, велик соблазн снова пройти страницами не только этой книги, но и всех двенадцати книг члена Союза писателей бывшего СССР, Союза русскоязычных писателей Израиля и израильского ПЕН-клуба, чтобы поделиться хотя бы несколькими его стихами. И тогда читатель смог бы, говоря словами поэта, «остановиться и оглянуться»... Но «самое-самое» выделить сложно – поэзия Вадима так разнотемна и многогранна, вызывает столько чувств и эмоций, что передать их просто невозможно И потому я предоставляю право читателям остаться наедине с книгами поэта... А пока приглашаю к нашей с ним беседе.

- Вадим, верно говорят: то, что знаем с детства, знаем всю жизнь. А Вы ещё в своём раннем детстве познали то, что не всякий взрослый мог вынести. Извините, если тревожу горькую память...
- Вы её не потревожили. Она всегда во мне, в моей жизни, в моей поэзии. Мои родители, полит эмигранты из Латвии, жили в Ленинграде. В печальном тридцать седьмом году отца арестовали, приговорили к пяти годам лагерей и отправили на Колыму. Маму и пятилетнего меня выслали, как членов семьи «врага народа», в Вологодскую область. С этого времени и началось моё взросление, о котором написано в поэме «Инфаркт». Когда в сорок третьем мы получили известие, что в сорок втором мой отец тридцати шести лет замёрз, с нас была снята ссылка. Шла война, и я с воодушевлением передвигал флажки на запад на карте, что висела на стене нашей комнаты.

- То, что с Вами происходило тогда, описано в ваших уже зрелых стихах. Но было и начало. Это как река, которая имеет свои истоки... Когда и где забился ключом ваш поэтический дар?
- Ссыльные, в основном интеллигентные, безвинные люди, читали лекции на разные темы, ставили спектакли по пьесам «Платон Кречет» и «Русские люди». Режиссёром спектаклей была моя мама. Мама же приобщила меня к чтению, к стихам. С детских лет я читал стихи «под Маяковского». В сорок пятом мы покинули ссылку и уехали под Ленинград (в Ленинград, как неблагонадёжных, нас не пустили). Послеоккупационная школа познакомила меня с антисемитизмом. Скудная жизнь с вечными мамиными страхами формировала моё мировоззрение. В сорок пятом году мы с мамой сбежали от преследований НКВД в Ригу, где я окончил школу и в сорок девятом году вместе с еврейской половиной класса уехал в Ленинград поступать в институт. Окончив институт, по распределению я попал в Чувашию, где работал на электростанции. Параллельно усиленно начал писать стихи, отличные от ранних стихов. Новые составили рукопись первой книги, которую помог опубликовать известный поэт Сергей Орлов. Позже он хвастался, что я его крестник.

- В сборник вошли и Ваши ранние стихи?
- В первый сборник ранние институтские стихи не вошли. К тому времени я уже стал другим человеком. Прошёл двадцатый съезд. Моего безвинного отца посмертно реабилитировали. Вроде бы всё стало изменяться. В Ленинграде мне повезло – я попал в ЛИТО «Первая пятилетка», которым руководил, ставший мне впоследствии учителем и другом, Глеб Сергеевич Семёнов. Общение с лучшими к тому времени ЛИТОвцами – Яшей Гординым, Таней Галушко, Ниной Королёвой, Нонной Степаковой, Александром Городницким и другими сформировало меня таким, какой я сейчас, - радующимся успеху друзей и болеющим за настоящие стихи. Написанные мною в ЛИТО стихи составили мою вторую книгу, после выхода которой меня приняли в Союз писателей. Выход наших книг в свет в Ленинграде был тяжёлым делом. Ленинград («столичный город с областной судьбой») с его зубодробительным обкомом с трудом пропускал наши книги через цензурное сито. И это несмотря на «оттепель». Мои книги, в каждой из которых были стихи и на еврейскую тему, выходили раз в семь лет. В России их было семь, включая «Избранное» 1990 года.

 А потом ЛИТО «Нарвская застава» возглавляли Вы...

- Да, когда умер в восемьдесят втором году Глеб, ЛИТО «Нарвская застава» позвало меня им руководить. Десять лет я руководил этими молодыми, талантливыми ребятами. Сейчас многие из них члены Союза писателей.

 Вадим, ваше самое активное творчество пришлось на шестидесятые годы – время поэтического взрыва, отмеченного творчеством таких известных поэтов, как Роберт Рождественский, Андрей Вознесенский, Иосиф Бродский, Бэлла Ахмадуллина, Булат Окуджава, Евгений Евтушенко, Владимир Высоцкий. В одном из стихотворений Вы пишете: «поэзия последствий не имеет». А ваша поэтическая тетрадь того времени содержала не пропущенные цензурой стихи?

- Конечно, их было немало.

 И какова была их судьба?

- Они тогда не могли увидеть свет. Это счастье, что наступила «оттепель» и издали мою вторую книгу. А в девяностом году под редакцией Маи Борисовой вышла в свет книга, которая называлась «То время – эти голоса». В ней были напечатаны запрещённые прежде стихи Олега Таратутина, Владимира Британижского, Татьяны Галушко, Глеба Горбовского, Александра Городницкого, Александра Кушнера, Нонны Слепаковой, Виктора Сосноры и большая подборка моих стихов. Примерно в это же время была издана и моя книга стихов «Избранное». А газета «Литературное обозрение» перепечатала одно стихотворение, которое «прогремело» на всю Россию. Оно было опубликовано и в журнале «Огонёк».

 Я могу попросить Вас прочитать его?

- Мои мать и отец в эту горькую землю зарыты,
Мои бабушки с дедом на этой земле сожжены.
Казаками Хмельницкого здесь мои предки забиты,
И Владимиром пращуры были на нет сведены.

Мне Татищев открыл в словаре своём слогом старинным,
Как изгнали нас в Польшу, а после вернули опять.
Нам пахать лишь однажды позволил указ Катерины,
И два века потом всё, что можно, пытались отнять.

Слуги Бога-еврея анафему в церквях трубили,
Онемеченный царь нас чертою оседлости гнул,
Балагуры, сапожники, мы эту землю любили,
За неё шли на смерть, когда враг на неё посягнул...

Здесь, на этой земле я евреем родился однажды,
За моею спиной здесь не меньше, чем десять веков.
Я на этой земле за неё и радею, и стражду,
За неё в нашем веке хватило мне бед и оков.

Как молитву шептал её схожее с росами имя,
Чтоб родила она, чтоб метели над ней не мели.
Ну, а те, кто считали на этой земле нас чужими,
Может, сами лишь пасынки этой не жадной земли.

 Я хотела спросить, не ведёте ли дневник, а теперь вижу, что вся ваша жизнь умещается в стихах. И в них философские размышления над смыслом жизни и неотвратимости, неизбежности бытия. Во многих звучат нотки грусти. Это почти как у Ролана Быкова: «Я Бога моего прошу простить меня за то, что радость я свою ношу отдельно, как пальто... Ношу под радостью тайком, как душегрейку – грусть». Но с этой грустью в душе Вы всё-таки так много успели сделать в жизни – преодолеть все её трудности, стать кандидатом технических наук, много лет проработать в научно-исследовательском институте, создать прекрасную семью и воспитать дочь, издать двенадцать книг стихотворений и увидеть свою внучку в Армии обороны Израиля.

- Да, конечно. Только в последнее время что-то не пишется – здоровье пошаливает...

 Не огорчайтесь, Вадим, ведь поэт – это тот, кто открыл свой язык, создал свою художественную материю... Вами соткано столько этой материи, что в неё можно «нарядить» читателей на все случаи жизни... Не этим ли Вы сейчас занимаетесь и в своей литературной гостиной Общинного дома Хайфы?..

- Мне кажется, что за эти семнадцать лет, которые веду гостиную, не осталось ни одного поэта-классика, о творчестве которого я не рассказал бы любителям поэзии. К сожалению, приходят к нам в основном люди старшего поколения и совсем мало молодёжи. Благодарная публика собирается на поэтические встречи, которые провожу и в доме, где живём мы с супругой Лилей. Помню две такие встречи в обеих гостиных. Я назвал их «Колымиада». Я принёс полную карту колымских лагерей. Мы читали стихи поэтов, писавших об этом. С особой болью читали стихи и прозу Варлама Шаламова. Эти вечера произвели на всех нас большое впечатление.

 Россия – Израиль. Где лучше пишется? Существует мнение, что русскоязычные поэты, например, в США американцами не становятся, а израильские поэты-репатрианты стремятся стать поэтами Израиля. Каковым Вы считаете себя?

- Я вспоминаю наши поездки из Израиля в Петербург. Там, в музее Анны Ахматовой прошёл мой творческий вечер, где был полный зал и мои старые друзья. Знаете, что они мне сказали?

 Что?

- Что я стал русскоязычным израильским поэтом.

 Ну, вот и ответ на мой вопрос. Смею предположить, Вадим, что и пишется Вам здесь легче... Почему? Может, на этой земле как-то по-особому работает закон притяжения – самый сильный закон во Вселенной?..

- Не знаю, может, так оно и есть. Наши мысли обладают собственной частотой. И если мы говорим этой мысли: «да», то, наверное, закон притяжения, о котором Вы ведёте речь, срабатывает. А ещё, может быть, нас притягивают души предков, которые остались в этой земле. Мой дядя, например, ещё в 1929 году уехал в Палестину. Ему было тогда всего шестнадцать лет. Мама моя, как могла, скрывало это. Испытав репрессии и преследования, она боялась даже писать своему брату. А он смог приехать в Советский Союз, когда её уже не было в живых.

 Вадим, кажется, своей поэзией Вы коснулись многого, что может тревожить душу. Но есть у Вас такие строки: «Мне каждый стих, как стих последний. Мне всё в нём нужно доказать. И жаль, что он не может, бедный, всё необъятное объять». Что остаётся невысказанным до сих пор?

- Трудно однозначно ответить на этот вопрос. Порой ведь даже не знаешь, откуда и какая тебя посетит мысль.

 Чем приходится жертвовать ради стихов?

- Ничем. Стихи как бы идут параллельно самой жизни.

 О чём сожалеете?

- О том, что был дураком, когда, преодолев невероятные трудности, рискуя, можно сказать, жизнью, поехал в Москву, чтобы увидеть, как хоронят Сталина. Без денег, пробираясь сквозь оцепления, мы ехали в вагонах со щебнем, чтобы в последний раз увидеть вождя. Это я теперь удивляюсь самому себе. Что гнало туда меня, на собственной судьбе испытавшего всё уродство того времени - времени властвования тирана? Мы просто были одурманены или находились как под гипнозом...

 По каким критериям выбираете друзей, какое качество в людях считаете главным?

- Порядочность и откровенность. Но должен признаться, что порой ошибаюсь в людях. Раньше меня, как правило, распознаёт человека моя жена.

 Знаете, Вадим, это не удивляет, ведь женская интуиция намного сильнее мужской. Наверняка, Лиля – и ваш ангел-хранитель...

- Да, я так и считаю. Мы с ней побывали во многих странах, мир повидали. У нас замечательная дочь Юлия. Она работает в Технионе консультантом по вопросам физики.

 С кем дружите здесь, в Израиле?

- Иногда общаюсь с замечательным писателем, египтологом, когда-то работавшей в Эрмитаже, Самуэллой Фингарет. В своё время она была очень дружна с Иосифом Бродским. Встречаемся с поэтами Марком Вейцманом и Леонидом Сорокой, с поэтом, прозаиком, артистом и режиссёром Борисом Эскиным, с поэтом, великолепным художником и просто красивой женщиной Асей Векслер. Живёт в Израиле уже сорок лет и мой двоюродный брат Хаим Халупович. Он доктор технических наук. Когда-то мы вместе с ним учились. Он, правда, не любитель поэзии, но взгляды мои разделяет.

 Вадим, Вы подарили мне три свои книги, изданные в Израиле. Я непременно их прочту теперь, когда ближе познакомилась с Вами. Вот держу их в руках, и уже получаю удовольствие от дизайна. Кто оформлял их?

 Оформляла Ася Векслер все мои книги, начиная с ленинградского «Избранного». Это прекрасный художник и поэт. Я очень дорожу дружбой с ней. Вообще я счастливый человек, потому что в Израиле я нашёл, начиная с их первых рукописей, двух замечательных поэтов, с каждой книгой пишущих всё лучше, - Юрия Лейдермана и Евгению Босину. Это для меня прекрасный подарок Израиля.

 И пусть судьба подарит Вам, Вадим, ещё много встреч с добрыми друзьями, а нам – ваши новын книги.

- Спасибо. И Вам – удачи и успехов.